Наши граждане уже давно привыкли отчаянно ругать отечественную медицину, указывая на ошибки врачей и медлительность обслуживания. А между тем, русские доктора считаются одними из лучших в мире, на обследования и лечение в страну приезжают пациенты даже из-за границы. Особый почет заслужили наши хирурги, которые не только ежедневно спасают сотни жизней, но и участвуют в разработках новых методов избавления от болезней. Одним из таким выдающихся врачей в России считается Давыдов Михаил Михайлович, онколог, академик, член РАН и РАМН.
Он появился на свет абсолютно в немедицинской семье, в городе Конотопе Сумской области (Украина). Отец рано заметил в сыне стратегические наклонности и сильный характер, поэтому желал ему военной карьеры. Мальчик учился в Суворовском училище, получал музыкальное образование и даже не помышлял о судьбе врача.
После получения среднего образования он три года служил в армии, и именно там, прочитав книги Юлия Германа о подвигах военного хирурга, увлекается медициной. Начинать свою карьеру Давыдов решает в столице, здесь будущий знаменитый онколог поступает в Московский мед. институт на хирургическое отделение. Уже с первых лет молодой человек активно старался проявить себя, получить максимум практического опыта, требовал, чтоб его брали на все сложные случаи, а на третьем курсе уже оперировал самостоятельно.
Так, постепенно постигал азы профессии Давыдов Михаил Михайлович – онколог. Биография этого человека — словно один сплошной подвиг воли, он старался познать все тонкости ремесла, недаром его ученики и последователи называют своего наставника виртуозом медицины.
Решение стать онкологом возникло не сразу, для практики он хотел выбрать сосудистую хирургию, но произошла скандальная история, и попасть туда молодому выпускнику уже было невозможно. Знакомые посоветовали отделение онкологии в недавно открытом медицинском центре в Москве, такой жизненный поворот оказался решающим в его судьбе. Благодаря простой случайности в итоге и выбрал свой путь хирург Давыдов Михаил Михайлович. РОНЦ им. Блохина в середине семидесятых еще только развивался, и здесь были необходимы молодые и талантливые кадры.
Именно с этим местом связана вся жизнь Давыдова, здесь он поступил сначала в ординатуру, потом в аспирантуру и успешно защитил кандидатскую и докторскую диссертацию. Когда он только пришел работать в институт, смертность раковых больных составляла 70–80 процентов. За несколько лет команде врачей удалось путем внедрения новых технологий и собственных разработок снизить этот показатель до половины. В этом, бесспорно, видит большую свою заслугу и Давыдов Михаил Михайлович. 1985 и 1986 годы стали удачными и радостными во всех смыслах, у супругов появился долгожданный сын, которого назвали в честь отца, а глава семьи стал ведущим специалистом торакального отделения в онкологическом научном центре им. Блохина.
Один из самых известных раковых хирургов в стране вместе с командой профессиональных врачей смог поднять российскую медицину на мировой уровень. Давыдов Михаил Михайлович сегодня проводит сложнейшие операции, причем даже самые опасные, относящиеся к экстремальной онкохирургии. Как директор РОНЦ им. Блохина, он в первую очередь ценит в своих подчинённых ответственность и смелость в принятии решений. В этом хирург видит отличие и превосходство российской медицины над иностранной, зарубежные доктора часто не берутся помочь больному человеку из-за больших рисков или юридических проволочек.
Давыдов Михаил Михайлович — онколог мирового уровня, он является членом Европейского и Американского медицинского общества. Для передачи накопленных знаний им была создана крупнейшая в мире школа по подготовке специалистов по хирургии раковых заболеваний.
Давыдов Михаил Михайлович (онколог, зав. торакальным отделением) много лет специализировался на оперировании злокачественных опухолей желудка, легких и пищевода. Наряду с совершенствованием уже известных методов в хирургии, он активно занимался разработкой принципиально новых способов лечения. Давыдову принадлежит успешный опыт удаления даже сложнодоступных опухолей на последней стадии развития. Особенность его работы в оригинальной технике исполнения при обязательной безопасности для пациента.
Несмотря на большую занятость в Медицинском университете им. И. М. Сеченова, где он заведует кафедрой онкологии, а также в центре Управления делами Президента РФ, залуженный академик России не прекращает медицинскую практику в РОНЦ им. Блохина. Именно ему принадлежит открытие принципиального нового метода пластики полой вены, аорты, легочной артерии.
За всю жизнь более пятнадцати тысяч операций провел Давыдов Михаил Михайлович (РОНЦ). Фото и видео проведения успешных вмешательств под руководством академика уже давно вошли в научно-методические фильмы для подготовки студентов-медиков.
Успехи докторов Российского онкологического центра им. Блохина в большей степени являются заслугой их директора, который смог собрать и организовать выдающийся коллектив русских онкологов. Способности Давыдова не остались незамеченными, и в 2003 году его принимают в Российскую академию медицинских наук, а вскоре (в 2006-м) он становится ее президентом.
Здесь у выдающегося хирурга появляется возможность решать вопросы медицины более глобально. Давыдов Михаил Михайлович пытался донести до руководства страны необходимость увеличения финансирования всей сферы здравоохранения, поднятия зарплат работникам и утверждения особого статуса врача в русском обществе.
Помимо прочего, он является членом научного-редакционного совета, занимающегося составлением регистра разрешенных в России лекарств.
Давыдов Михаил Михайлович, фото которого часто появляются в медицинских зарубежных журналах, всегда утверждал, что Россия — неоспоримый лидер в оперировании злокачественных опухолей. Он посвятил изучению онкологии более двадцати пяти лет и пришел к выводу, что проблема частой смертности пациентов заключается не в низкой компетенции врачей, а в отсутствии государственной программы по выявлению онкологии на первых стадиях. Ранняя диагностика, по мнению Давыдова, позволяет вылечить практически любой вид рака.
Решение проблемы академик видел в масштабном пересмотре системы медицинского обслуживания, так, онкологические отделения должны функционировать автономно от других направлений здравоохранения и иметь хорошо подготовленных специалистов. Нехватка квалифицированных кадров в регионах заставляет людей обращаться к терапевтам, дерматологам, которые не всегда могут точно вовремя поставить диагноз.
Давыдов Михаил Михайлович всего себя посвятил медицине, она стала его единственной любовью и увлечением. В одном из интервью известный русский хирург сокрушался, что вся ответственность за воспитание сына легла на плечи жены, сам же он постоянно находился на работе или в разъездах. Однако Михаил Давыдов-младший тоже решил продолжить дело отца и стал успешным хирургом.
До 23 лет М. М. Давыдов активно занимался боксом, но с приходом в хирургию навсегда оставил этот спорт. Сегодня предпочитает отдыхать на охоте или во время загородных поездок, а расслабляться — с помощью хороших книг и классической музыки.
Давыдов уже более двадцати лет считается главным онкологом России, своей практической и просветительской деятельностью он заслужил уважение отечественных и зарубежных коллег. Под его руководством написаны десятки кандидатских и докторских диссертаций по медицине, издано около трехсот научных работ и снято несколько обучающих фильмов для студентов. Вклад Давыдова в русскую хирургию неоценим, он спас жизни тысячам людей, а его методики и разработки применяются по всему миру.
источник
Советский и российский учёный, хирург-онколог, профессор, директор ФГБУ «Национальный медицинский исследовательский центр онкологии им. Н.Н. Блохина» Минздрава России, главный внештатный онколог Министерства здравоохранения России, академик и президент (в 2006—2011 годах) Российской академии медицинских наук, академик и член президиума Российской академии наук.
Лауреат Государственной премии РФ в области науки и техники (2002), Заслуженный деятель науки РФ. Главный онколог медицинского центра Управления делами Президента РФ, заведующий кафедрой онкологии Первого Московского Государственного Медицинского университета им. И.М.Сеченова. Член Европейского и Американского общества хирургов, член Международного общества хирургов, член Нью-Йоркской академии наук.
Родился 11 октября 1947 года в украинском городе Конотопе Сумской области, потомок ассирийских беженцев из области Гявар (Иран). В 1966 году окончил Киевское суворовское военное училище, отслужил 3 года в воздушно-десантных войсках. В 1970 году поступил в 1-й Московский медицинский институт им. Сеченова, там работал лаборантом на кафедре оперативной хирургии (1971—1973), окончил институт в 1975 году. Прошёл ординатуру (1975—1977) и аспирантуру (1977—1980) в Онкологическом научном центре им. Н.Н. Блохина АМН СССР. Защитил кандидатскую («Комбинированные резекции и гастрэктомии при раке проксимального отдела желудка») и докторскую («Одномоментные операции в комбинированном и хирургическом лечении рака пищевода») диссертации, получил учёное звание профессора. В 1986 году стал ведущим научным сотрудником торакального отделения. С 1992 года по 2016 год возглавлял НИИ клинической онкологии ФГБУ «НМИЦ онкологии им. Н.Н. Блохина» Минздрава России. В 2001 году стал директором ФГБУ «НМИЦ онкологии им. Н.Н. Блохина» Минздрава России.
В 2003 году принят действительным членом в Российскую академию наук, в 2004 году — в Российскую академию медицинских наук. В 2006 году избран президентом РАМН. Занимал этот пост до 1 марта 2011 года.
Научная и практическая деятельность академика Давыдова посвящена разработке новых и совершенствованию существующих методов оперативного лечения опухолей лёгкого, пищевода, желудка, средостения. Он разработал принципиально новую методику внутриплевральных желудочно-пищеводных и пищеводно-кишечных анастомозов, отличающуюся оригинальностью технического выполнения, безопасностью и высокой физиологичностью. За счёт применения медиастинальной и ретроперитонеальной лимфодиссекции улучшены результаты лечения рака пищевода, лёгкого, желудка.
М.И. Давыдов первым в онкохирургии стал проводить операции с пластикой полой вены, лёгочной артерии, аорты. Им разработан метод комбинированной резекции пищевода с циркулярной резекцией и пластикой трахеи при раке пищевода, осложнённом пищеводно-трахеальным свищом.
М.И. Давыдовым создана школа онкологов-хирургов, занимающихся вопросами уточненной диагностики и совершенствования лечения злокачественных опухолей с привлечением самых современных достижений различных направлений экспериментальной и практической онкологии. Под его руководством защищено 53 докторских и 50 кандидатских диссертации. Он является автором и соавтором более 900 научных работ, включая 34 монографии и 9 научно-методических фильмов.
Деятельность Михаила Давыдова отмечена Государственной премией РФ и званием Заслуженного деятеля науки Российской Федерации.
1997 год – заслуженный деятель науки РФ.
2001 год – лауреат Государственной премии в области науки и техники за цикл работ «Хирургическое лечение сочетанных сердечно-сосудистых и онкологических заболеваний».
2001 год – присуждена премия имени Т.И.Ерошевского за лучшую медицинскую работу в области медицинской геронтологии и гериатрии.
2002 год – награжден Орденом Почета.
2003 год – избран действительным членом (академиком) РАН по специальности «Физиология, онкология».
2003 год – Премия Правительства РФ в области науки и техники за цикл работ «Разработка и реализация современной стратегии и хирургической реабилитации больных в онкопроктологии».
2004 год – избран действительным членом (академиком) РАМН по специальности «Онкология».
2006 год – награжден Золотой медалью академика Б.В.Петровского «Выдающемуся хирургу мира» за большой вклад в развитие онкологии.
2006 год – награждён памятной медалью «50 лет НЦССХ им. А.Н.Бакулева РАМН» за большой личный вклад в развитие хирургии сердца и сосудов.
2007 год – награжден орденом «За заслуги перед Республикой Башкортостан» за особые выдающиеся заслуги перед Республикой Башкортостан в области медицины, за заслуги в деле укрепления мира, дружбы и сотрудничества между Россией и Республикой Башкортостан.
2008 год – лауреат премии «Триумф-наука» в области наук о жизни и медицины.
2009 год – награжден орденом «За заслуги» III степени за особый вклад в развитии украинско-российский взаимоотношений в области медицины, плодотворную научную и практическую деятельность.
2010 год – награжден Орденом «За честь, доблесть, созидание, милосердие» и дипломом международной Премии «Профессия-жизнь» в номинации «За выдающийся вклад в развитие клинической медицины в области онкологии».
2010 год – награжден Орденом «Звезда экономики России», а руководимому Давыдовым М.И. Российскому онкологическому научному центру им. Н.Н. Блохина РАМН присвоено звание «Лидер экономики», как предприятию-лидеру, лучшему представителю отрасли.
2011 год – награжден золотой медалью им. А.Н.Бакулева, дипломом и Премией им. А.Н.Бакулева «За выдающиеся достижения в онкологии и новаторские работы в лечении интерактивной (с сердечно-сосудистой) патологии».
2012 год – решением Мэрии города Тбилиси академику М.И.Давыдову присвоено звание «Почетный гражданин города Тбилиси» за особый вклад в развитие российско-грузинских взаимоотношений в области медицины, организацию и развитие онкологической службы Грузии, подготовку высококвалифицированных врачей-онкологов, плодотворную научную и практическую деятельность и в связи с 65-летним Юбилеем.
2013 год – Почетный член академии художеств России (постановление Президиума академии художеств России от 24.12.2013г).
2014 год – лауреат российской премии Людвига Нобеля.
2015 год – Главный онколог МЗ РФ, академик РАН Михаил Иванович Давыдов избран Почетным доктором Института экспериментальной медицины за выдающиеся достижения в онкологии.
2016 год – награжден орденом «За заслуги перед отчеством IV степени» за выдающиеся достижения и заслуги в развитии отечественной онкологии.
Наименование работы
Название издательства, год издания
Современные принципы выбора лечебной тактики и возможности хирургического лечения немелкококлеточного рака легкого
В кн.: Новое в терапии рака легкого gпод. ред. Н.И. Переводчиковой (терапия рака легкого начала ХХI века), Москва, 2003, с. 41-53
Внутриплевральная колоэзофагопластика в лечении больных раком пищевода
В кн.: «Возможности сов-ременной онкологии в диаг-ностике и лечении злокаче-ственных заболеваний». Под ред. В.В. Брюзгина. НМИЦ РАМН, РГМУ МЗ РФ, Москва, 2003, с. 77-85
Энциклопедия клинической онкологии: Руководство для практических врачей. РЛС, стр. 223 — 237
Хирургическое лечение солитарных и единичных метастазов рака почки в легкие
В кн.: Клиническая онкоурология, «Вердана», М., 2003, с. 111 – 117
Хирургическое лечение рака почки с опухолевым тромбозом почечной и нижней полой вен
В кн.: Клиническая онкоурология, «Вердана», М., 2003, с. 80 – 105.
Хирургическое лечение местного рецидива рака почки после нефрэктомии
В кн.: Клиническая онкоурология, «Вердана», М.,2003, с. 151 – 157.
Перспективы адоптивной иммунотерапии радикально оперированного рака желудка
В сб.: Возможности современной онкологии в диагностике и лечении злокачественных заболева-ний, «Триада». М., 2003, с. 92 – 96
Эволюция представлений о хирургии рака легкого от эпохи проф. Б.Е.Петерсона до наших дней.
В сб.: Возможности совре-менной онкологии в диаг-ностике и лечении злокачес-твенных заболеваний, «Триада». М., 2003, с.69-74
Организация онкологической помощи в России и распространенность злокачественных новообразований среди взрослых
В сборнике: «Социально-значимые болезни в Российской Федерации» (под. Ред. Л.А. Бокерия, И.Н. ступакова). М.: НЦССХ им. А.Н. Бакулева РАМН, 2006.-с. 170-194 (глава в монографии)
Место видеохирургии в диагностике объемных образований органов грудной клетки
В сб.: Возможности современной онкологии в диагностике и лечении злокачественных заболеваний, «Триада». М., 2003, с. 13 – 16.
«Интервенционная радиология в онкологии»
Санкт-Петербург, 2013, ISBN 978-5-93929-234-4
источник
Коллеги-врачи выражают недоверие главному онкологу и главе РОНЦ
Согласно последним статистическим данным, за минувшие три года в России наблюдается стойкое увеличение числа онкобольных. В прошлом году, например, рак обнаружился у более чем полумиллиона россиян- и это только те граждане, которые прошли медицинские исследования и которых правильно диагностировали. А сколько соотечественников заболевают раком и при этом не подозревают об этом, страшно представить! Но даже официальные данные о пятистах с лишним тысячах новых онкобольных по итогам 2016 года впечатляют и наводят на невеселые раздумья. Во-первых, это больше, чем было до начала антитабачной кампании, которая, как нас уверяют, привела к сокращению числа курящих. Получается, что страна бросает курить и при этом все чаще болеет раком? Во-вторых, это гораздо больше, чем было до отмены прежних советских ГОСТов на продукты питания, табачные и прочие изделия, связанные с потреблением вовнутрь. Выходит полное подтверждение народной мудрости: рак в том, что мы едим, курим и пьем. Подсаженная на низкокачественную продукцию страна год за годом все глубже погружается в болезни, лечить которые по большому счету так и не научились.
Главным по раку в РФ уже много лет состоит директор столичного РОНЦ имени Блохина академик Михаил Давыдов. Однако такое впечатление, что этот академик больше специализируется на озвучивании прописных истин о необходимости борьбы с онкозаболеваниями, чем на самой борьбе. Профнепригодность Давыдова все чаще замечают даже его коллеги- онкологи. Один из них на известном медицинском форуме подметил, что этот горе-академик не смог спасти от рака даже собственную дочь Татьяну. Как говорится, сапожник без сапог. Ведь если вовремя не диагностировал и не излечил даже близкого человека, то что говорить о миллионах других больных?
“Он оперирвал Трапезникова с известным результатом. У него умерла дочь от рака. Он фаталист в вопросах рака, т.е. онкогенетик. Он верит, что рак можно лечить локально. Знает, что оперировать можно только на начальной стадии, а эту начальную стадию никто не определяет. Он чистый хирург, а для лечения рака это бесполезное занятие. Идеолог РОНЦ-а доктор биологических наук Казанский от нас позорно сбежал. Абдулова лечить не смогли. Процент выживаемости ( не излечения) у Давыдова- 18%. РОНЦ нужно перепрофилировать и выгнать оттуда живодеров- хирургов во главе с самим Давыдовым”, — уверен один из сотрудников онкоцентра на Каширке.
“Давыдов — полный болван в онкологии. Пока он это не поймёт, люди будут дохнуть рядами и колоннами, а этот человеколюбивый «человек с ружём» будет упорно считать, что рак — это «перерождение клеток». Давыдова назвать дураком разве у кого язык повернётся? Хотя, был бы не дурак — у него бы некоторые больные не умирали. Вот поэтому я ещё раз повторяю: Давыдов — полный дурак в онкологии, и этим — враг трудового народа, который сдуру бежит в РОНЦ «лечиться» от рака”, — выносит свой приговор другой сотрудник РОНЦ.
Похоже, и сам Михаил Давыдов понимает, что с раком ему не совладать, а потому вместо борьбы с недугом почти открыто занимается в подведомственном ему онкоцентре коммерцией. Не секрет, что значительное количество помещений в РОНЦ по инициативе Давыдова сдано в аренду разным бизнес- структурам. Вот лишь несколько частных предприятий, которые незаконно обосновались в РОНЦ: чаеразвесочная фирма, компания по производству стеклопакетов, фирма по производству дверей, цех по разделке мяса… А еще- фотостудия, магазин одежды и продуктов, авиакасса, лавка с травами и настоями. Это только тот бизнес, что в главном здании центра Блохина. Плюс к тому десятки объектов вокруг. А в них: ветеринарная клиника, частные медцентры и даже теннисный клуб.
Помещения клиники сдаются в аренду, а деньги исчезают через подконтрольные Давыдову структуры. Как невесело шутят пациенты, онкоцентр на Каширке логичнее переименовать в бизнес-центр. Возникает вопрос: почему государство должно оплачивать существование внутри собственных границ феодального царства, поделенного академиками на княжества?
“У Давыдова — огромный онкоцентр, который обладает разными структурными подразделениями, землями, зданиями. И вот этим они начали распоряжаться по своему усмотрению, то есть где-то они сделали стоянки, где-то- магазины, где-то- рестораны», — рассказывает Вера Мысина, бывший председатель Совета молодых ученых РАН, кандидат биологических наук.
Мутные схемы аренд в РОНЦ уже привлекали внимание контролирующих органов. Счетная палата РФ проводила проверку онкоцентра: инспекторы вывезли из учреждения 16 коробок с документами. Выемка дала результаты: основные выявленные нарушения касаются закупок лекарств, капитального ремонта, строительства и, конечно, условий аренды.
Инспекторы, которые проверяли РОНЦ, сами бывшие врачи. По их данным, онкоцентр в нарушение всяких норм допустил на своей территории многочисленную субаренду.
В общем, у под крылом Давыдова обнаружился многомиллионый бизнес! При этом зарплаты самих врачей не дотягивают даже до средних. Кроме того, проверка выявила «признаки возможного завышения цены при закупке оборудования». Речь — о сотнях миллионов бюджетных рублей, которые были израсходованы Давыдовым по собственному усмотрению. Например, на обустройство его знаменитого охотохозяйства на Соленщине. «По результатам проверки директору Российского онкологического научного центра имени Н. Н. Блохина направлено представление Счетной палаты, которое в установленные сроки выполнено не было. В данной связи по решению Коллегии Счетной палаты директору Российского онкологического научного центра имени Н. Н. Блохина направлено предписание Счетной палаты, которое в установленные сроки также исполнено не было», — говорится в документах контролирующего ведомства. Похоже, что теперь Давыдовым и его злоупотреблениями должны заняться уже правоохранительные органы. В стране не та ситуация, чтобы доверять борьбу с раком одиозным лже-ученым, которые наживаются на борьбе с недугом.
источник
Академик Михаил Давыдов – о преемственности поколений
Отставка главы НМИЦ онкологии им. Н.Н. Блохина Минздрава России Михаила Давыдова в ноябре 2017 года стала символом нового жесткого курса министерства в отношении руководителей подведомственных учреждений. За год до этого академик Давыдов проигнорировал общую рекомендацию Минздрава главам федеральных центров очистить коллективы от прямых родственников либо уволиться самим в соответствии с антикоррупционным постановлением правительства №568. Глава НМИЦ и его сын Михаил Давыдов, возглавлявший ключевое подразделение центра – НИИ клинической онкологии, вопреки предписанию, остались на своих постах. Статус-кво сохранялся ровно год – как только истек действующий контракт Давыдова-старшего, Минздрав в одночасье с академиком расстался. В первом после отставки интервью Михаил Давыдов эксклюзивно рассказал Vademecum о том, почему пренебрег рекомендациями начальства, об отношении к преемнику и начавшейся в НМИЦ реформе.
Отставка главы НМИЦ онкологии им. Н.Н. Блохина Минздрава России Михаила Давыдова в ноябре 2017 года стала символом нового жесткого курса министерства в отношении руководителей подведомственных учреждений. За год до этого академик Давыдов проигнорировал общую рекомендацию Минздрава главам федеральных центров очистить коллективы от прямых родственников либо уволиться самим в соответствии с антикоррупционным постановлением правительства №568. Глава НМИЦ и его сын Михаил Давыдов, возглавлявший ключевое подразделение центра – НИИ клинической онкологии, вопреки предписанию, остались на своих постах. Статус-кво сохранялся ровно год – как только истек действующий контракт Давыдова-старшего, Минздрав в одночасье с академиком расстался. В первом после отставки интервью Михаил Давыдов эксклюзивно рассказал Vademecum о том, почему пренебрег рекомендациями начальства, об отношении к преемнику и начавшейся в НМИЦ реформе.
– После ухода из НМИЦ вы говорили, что оставите практику, будете охотиться, но уже в этом году заняли позицию главного онколога сети клиник «Медси». Устали отдыхать?
– Одно другому не мешает. На охоту времени действительно больше, и это хорошо. Да, я сейчас оперирую в «Медси», но не только там. Как говорится, продаюсь за деньги. Сегодня сделал громадную операцию на базе Боткинской больницы. Так что заняться есть чем. Сейчас вот руководство Республики Узбекистан пригласило меня обучать молодых хирургов. Возможно, поеду туда вахтовым методом на недельку, надолго не получится – у меня здесь мать 92 лет, не хочу надолго ее оставлять.
– В декабре ГК «Мать и дитя» объявила о том, что вы начинаете у них консультации больных, но потом вы это сотрудничество опровергли. Были все‑таки планы перейти к Марку Курцеру?
– У нас действительно была встреча с Марком Аркадьевичем, у него очень хорошее, элитное учреждение, но оно все‑таки более нацелено на тематику «мать и дитя». А те структуры, в которых я сейчас работаю, более адаптированы к привычным для меня задачам. Хотя тоже есть проблемы – большой хирургии у них никогда не было. Вообще, конечно, объем задач и работ несопоставим с тем, что было раньше, – у меня иногда возникает ощущение, что я с авианосца пересел в лодку.
– Нет. В последний раз я там был в день отставки, когда сразу оставил все свои посты: директора онкоцентра, главного внештатного онколога Минздрава России, главы Ассоциации онкологов России и Ассоциации директоров центров и институтов онкологии и рентгенорадиологии стран СНГ и Евразии.
– Говорят, о непродлении своего контракта вы узнали буквально накануне отставки, получив телеграмму из Минздрава. Так и было?
– Да, мне сообщили, что контракт продлен не будет, но кто станет новым директором центра, я не знал до последнего. Приехала комиссия во главе с Татьяной Яковлевой, пришел наш отдел кадров, обстановка праздничная, цветочки. И вот заходит Ваня [Иван Стилиди, новый директор НМИЦ онкологии им. Н.Н. Блохина. – Vademecum], которого я до этого держал на расстоянии, потому что он как‑то проявил себя неважным образом. Встает в центре зала. И зачитывают приказ о его назначении директором. То есть Стилиди, минуя позицию заместителя, из заведующего отделением вырос до директора. Он тут же стал рапортовать, что только с Минздравом видит будущее развитие центра и так далее. Ну обычная процедура. Конечно, он был в курсе, мог бы ко мне подойти и сказать: «Вот такая ситуация, мне сделали такое предложение». И мы бы обсудили с ним варианты решения этой проблемы. Но он этого не сделал. Правда, через 20 минут после объявления подошел ко мне: «Как будем работать, Михаил Иванович?». Я ответил: «Никак». Есть вещи, которые я не переношу, и торговаться не буду ни при каких обстоятельствах. Я сказал, что поддерживаю решение Минздрава, назначили действительно профессионального человека, хотя он и не полноценный управленец, а завотделением, но учитывая такую тональность по отношению ко мне, не считаю возможным работать в структуре Минздрава и ухожу в отставку.
– Вы держали Ивана Стилиди на расстоянии из-за того, что он выступил против назначения вашего сына директором НИИ клинической онкологии?
– За год до этого молодого Давыдова избрали директором института. Конечно, специалист Иван неплохой, мой ученик, хорошо обученный хирург, но по другим качествам хромает на обе ноги. Он немножко сибарит, есть в нем нарциссизм. Давыдова‑младшего тогда избрали на совете тайным голосованием 56 человек. Ваня тогда выступил: «Я призываю не голосовать!» Выступил против своего шефа, учителя, который его вырастил от аспиранта до член‑корреспондента РАН. Но он тогда действительно полностью соответствовал этому уровню – и интеллектуально, и профессионально. По человеческим качествам, правда, как оказалось, провал полный. Он, как и все мои ученики, везде со мной. Я его сделал и завотделением абдоминальной хирургии. Но время идет, у людей меняются задачи, мотивация, психика, уровень жизни.
– Но на том, чтобы директором НИИ клинической онкологии коллектив выбрал вашего сына, настояли вы?
– Как я мог настоять? Это же тайное голосование. Да, я выдвинул его кандидатуру. Выступая на ученом совете, я сказал: «Я понимаю всю деликатность момента, так как директором института избирается мой сын. И по логике вещей он должен был дольше поработать завотделением, прежде чем занять эту должность, но у меня нет на все это времени. У меня заканчивается срок полномочий, поэтому я предлагаю его кандидатуру. Если вы мне не доверяете, я не имею права быть директором центра, я тут же уйду». И его избрали.
– С членами РАН перед избранием Михаила Михайловича член-корреспондентом вы тоже говорили?
– Нет, конечно. Как можно договориться с тысячей человек? Здесь опять же было тайное голосование, и я не мог на него повлиять. Выставили кандидатуру молодого Давыдова, он в то время уже был директором института, доктором наук. Дальше было голосование секциями. Ну, может быть, в какой-то степени сработала моя фамилия, но, безусловно, не в такой, как об этом принято считать.
– Согласитесь, Михаил Михайлович действительно построил стремительную карьеру: в 33 года – доктор наук, директор ключевого для онкоцентра НИИ, член-корреспондент РАН. Неужели обошлось без вашего участия?
– Конечно, мое участие в его профессиональной судьбе присутствует. Это я хотел, чтобы он стал хирургом и пошел по моим стопам. Но мой сын оправдал все мои надежды, он предмет моей гордости, в свои годы блестящий хирург. Он очень коммуникабельный человек и был бы отличным руководителем института, у него хороший коллектив единомышленников, заведующих отделениями. Он – лучшее, что я сделал в своей жизни. Его «вина» во всей этой истории только в том, что он мой сын.
– Почему в 2016 году, когда Минздрав разослал всем руководителям подведомственных учреждений письмо с рекомендацией уволить родственников или уволиться самим, вы не послушались?
– Я сказал: «Мы не сосисками торгуем, мы – федеральное медицинское учреждение». Мой сын – хирург, он не допущен ни к каким финансам, ни к какой хозяйственной деятельности, он просто ведет клиническую и научную работу. Почему я должен его увольнять? Это предательство по отношению к нему, он пошел за мной, веря мне. Это не семейственность, а коллегиальность и преемственность. Как бы я потом смотрел ему в глаза? Это была моя инициатива, чтобы он стал директором института. Я видел, что он созрел. И в целом вся эта акция, направленная сначала на РАН, а затем и на директоров федеральных центров, на мой взгляд, была позорной. Кто-то тенденциозно сообщил президенту о том, что есть коррупция, что детей академиков выбирают в РАН. Но никто в докладе не уточнил, что выборы в академии проходят тайно и что избрали действительно лучших, причем менее 2% от всех участвовавших.
– Помимо семейственности, вас тогда обвинили в завышении цен на приобретаемое центром оборудование, в том, что врачи онкоцентра вымогают деньги у пациентов, а ваша семья владеет огромным поместьем Давыдово в Смоленской области. Основания для этого были?
– Нет, это была спланированная кампания. Да, Счетная палата находила у нас технические ошибки – например, оказалось, что за светильники мы переплатили 650 тысяч рублей. Но была и экономия – на циклотрон мы потратили вдвое меньше того, что было на него выделено, но это тоже нам вменили в вину. Да, к нам приходили представители Генпрокуратуры, ФСБ, но ничего не было выявлено, и никаких серьезных претензий к нам не было. Что касается пациентов, то здесь ситуация такая. Пациент из региона должен поступать к нам, имея анализы на руках. Если их нет, у него есть три варианта: ехать обратно в регион и делать там анализы по ОМС, сделать анализы платно в одной из коммерческих клиник Москвы или сделать их тут же на месте, у нас, по договору оказания услуг. Это что, вымогательство? Усадьба Давыдово не принадлежит нашей семье, это коллективная собственность, в которой участвуют примерно 12 человек. Такое название она получила, потому что я в свое время собрал своих друзей, которые, как и я, увлекались охотой, мы нашли средства, создали это хозяйство. Но из этого раздули скандал, который ничего общего с реальностью не имеет.
– Вы проигнорировали рекомендацию Минздрава, но, тем не менее, рассчитывали, что вместе с сыном останетесь в онкоцентре?
– Конечно, я понимал, что все это берется на карандаш и для меня это последний год работы. Я мог поступить более политизированно, попросить, извиниться, уволить сына. Варианты были, но я не стал этого делать. Есть люди, которые могут адаптироваться к конъюнктуре, но я никогда не умел этого делать. Поэтому они очень грамотно дождались окончания моего контракта и сыграли в ту игру, в которую сыграли.
– И в течение предшествующего отставке года не было никаких намеков?
– Намеков не было. Но на одной из встреч Вероника Игоревна мне прямо сказала: «Мы вас больше не назначим». Я спросил: «Может быть, вы назначите Михаила Михайловича?» Она ответила: «Нет, его мы тоже не назначим». Так что все было ясно.
– Прямо перед вашей отставкой, в ноябре прошлого года, вы вдруг вручили Рамзану Кадырову Золотую медаль им. Н.Н. Блохина – за выдающиеся заслуги в области онкологии. Тогда это было многими расценено как ваша попытка найти поддержку у главы Чечни. Дело было в этом?
– Нет, с Кадыровым никогда не встречался. Я поехал в Чечню впервые в жизни как главный внештатный онколог Минздрава РФ вместе с академиком Мамедом Алиевым, чтобы посмотреть новый республиканский онкодиспансер, который Кадыров построил в Грозном. Мы вместе с министром здравоохранения Чечни посмотрели это учреждение и в целом изучили систему оказания онкологической помощи в республике. Центр действительно оснащен по последнему слову, и через министра здравоохранения я передал Кадырову благодарность и медаль. Это была моя обычная работа как главного внештатного специалиста Минздрава.
– Чем сейчас занимается Михаил Михайлович?
– Как только я ушел, новое руководство быстро создало для него условия унизительного характера, и он подал в отставку с поста директора института. Сейчас он там работает завотделением, и пусть работает. Конечно, он недоволен этой ситуацией, но я ему сказал: «Работай, ты еще не в том возрасте, чтобы уходить, за тобой твои ученики и коллеги».
– Помимо сына вы рассматривали кого-то из своих учеников в качестве вашего преемника на посту директора онкоцентра?
– Конечно. Достойных кандидатов очень много. Это и Сергей Алексеевич Тюляндин [глава Российского общества клинической онкологии. – Vademecum], и Константин Константинович Локтионов [заведующий отделением клинических биотехнологий НМИЦ. – Vademecum], с которыми я смог бы работать. Меня обвиняли: мол, папа оставляет сыну в наследство онкоцентр. А что я ему оставлял? Геморрой сплошной, риски, нагрузки, бессонные ночи. Центр – это мое детище, я хотел, чтобы он остался в надежных руках. Иван [Стилиди. – Vademecum], повторюсь, профессиональный человек, но другого склада. Он вписывается в конъюнктуру, будет советоваться с Минздравом по каждому вопросу. При этом сейчас там полностью поменялась дирекция, ушли многие талантливые люди, которых я в свое время привлек. Вслед за мной ушел главный врач Владимир Юрьевич Сельчук, ушли Арсен Расулов, специалист номер один по колопроктологии в нашей стране, многие заведующие отделениями. Мне жалко онкоцентр – при новом руководстве он превращается в ташкентский вокзал.
– Ваши коллеги, руководители других федеральных центров, говорят о вас как о блестящем хирурге, но считают, что вы все‑таки недостаточно внимания уделяли административным вопросам. Вы согласны с такой оценкой?
– Нет, это неправда. Все административные вопросы решались очень быстро. Другое дело, что шестичасовых совещаний я никогда не проводил, делегировал полномочия, но всегда держал в голове, кто и за какой именно вопрос отвечает в центре.
– В каком состоянии вы передали онкоцентр преемникам?
– В отличном. Центр оснащен по последнему слову. В прошлом году, как раз перед отставкой, я лично добился выделения 3 млрд рублей на завершение строительства НИИ детской онкологии и гематологии. Так что они получили полноценно работающее учреждение, смогут ли они им успешно управлять – другой вопрос.
– Вы проработали в онкоцентре 40 лет, прошли путь от ординатора до директора. Кто помог вам сделать такую карьеру?
– Я всегда был очень активным студентом, много дежурил, оперировал. Конечно, был большого мнения о себе, не всегда оправданного. Но при этом был очень требователен к себе, мне никогда до конца не нравилось, что и как я делаю, всегда хотелось сделать лучше. Это, наверное, и помогло мне разработать те хирургические технологии, которые сейчас считаются передовыми. В 1988 году, когда я защитил докторскую диссертацию, Николай Николаевич Блохин предложил мою кандидатуру на должность заведующего отделом грудной хирургии, я отрабатывал новаторские для того времени операции на пищеводе, желудке, легких и трахее. А в 1993 году тоже по настоянию Блохина стал директором НИИ клинической онкологии. Он тогда вызвал меня и сказал: «Ты знаешь, у нас уходит директор института Вадим Николаевич Герасименко, и кроме тебя я не знаю у нас ни одного молодого профессора, кто бы работал по всем профилям и мог бы его возглавить».
– То есть с Блохиным у вас были хорошие отношения?
– Да, Николай Николаевич относился ко мне очень нежно, хотя первые шесть или семь лет воспитывал меня жестко на каждой научной конференции. Я тогда был младшим научным сотрудником и пытался делать новаторские операции, а Николай Николаевич был против, например, хирургии пищевода, он считал, что смертность от этой операции очень высокая и перспектив здесь нет. Но потом, правда, когда увидел одну из наших операций, поменял свое мнение. А в последние годы он очень часто ходил ко мне на операции. Вообще, я считаю, что повторил его судьбу от начала до конца: он был директором центра и президентом АМН СССР, и я занимал эти посты, его некрасиво ушли, и со мной обошлись точно так же.
– Он выступил тогда очень резко против пропаганды нового «метода лечения рака» – вакцины, основанной на печени акулы. Был такой деятель, создатель этой вакцины – Александр Гачечиладзе, который пропагандировал эту вакцинацию как эффективный метод против опухолей. И многие руководители нашей страны вводили ее себе как легкий иммуностимулятор. В Грузию везли толпы умирающих на носилках, чтобы они могли получить этот препарат. Был даже приказ министра здравоохранения СССР Чазова испытывать его в трех онкологических центрах страны, в том числе и в нашем. И вот тогда Николай Николаевич оказался единственным, кто резко выступил против этого препарата. Блохин прямо сказал, что это шарлатанство и что американцы доказали неэффективность этого метода много лет назад. Его начали кошмарить, и он ушел с поста президента Академии медицинских наук и директора центра.
– После Блохина онкоцентр возглавил Николай Трапезников. Как у вас тогда сложились отношения с новым начальством?
– Неважно, я с ним воевал все время, потому что у нас были разные точки зрения на развитие – и науки, и клиники. Он был классический ученый, организатор, далекий от полостной хирургии. А что такое большая полостная хирургия? Это осложнения, смерти. Конечно, были разногласия.
– Однако именно вы оперировали Трапезникова, когда у него был обнаружен рак. Как так сложилось?
– В 2001 году Николай Николаевич действительно тяжело заболел – у него был рак толстой кишки со множественными метастазами в печень. И вдруг он потребовал, чтобы его оперировал я. В то время у нас как раз проходила Европейская конференция по колопроктологии. Я ему говорю: «Николай Николаевич, все знают о наших с вами отношениях, знают, что мы в ссоре, чуть что, скажут: я вас зарезал. У нас конференция, итальянцы, немцы, давайте организуем международную бригаду – они вас шикарно прооперируют». Он: «Нет, только ты. И все». В итоге я его оперировал, успешно, он прожил чуть больше года, вернулся на работу, но отношения стали еще хуже. Ревность сумасшедшая была ко мне. И когда он уходил, то назначил исполняющим обязанности директора не меня, а моего заместителя Владимира Юрьевича Сельчука.
– Как же вы все‑таки стали директором?
– Когда Николай Николаевич уже был в реанимации, к нему пришли его ученики – очень известные сейчас ребята, среди которых был академик Джамиль Алиев, и уговорили, чтобы он поменял свой приказ и назначил меня. Мы вместе учились в аспирантуре и были большими друзьями. Трапезников их послушал. Потом были выборы, и меня избрали, уже официально, директором с громадным кворумом. В 2001 году я возглавил центр – он тогда был в плохом состоянии. Практически 10 лет не обновлялось оборудование, ничего не ремонтировалось. Центральный вход был забит досками, пандус провален – в общем, кошмар. Денег тоже не было, кругом разруха. И вот благодаря усилиям и поддержке моих друзей все удалось привести в порядок. Помогали чем могли – как‑то пригнали нам пять машин металлолома. А уже в 2007 году я был избран президентом РАМН, и тогда я пересмотрел регламент финансирования РОНЦ, привел его в порядок, и он стал одним из лучших центров не только в России, но и в Европе. Все то время, что онкоцентр оставался в структуре академии, было для него светлым.
– Почему же в 2015 году РОНЦ оказался в числе тех четырех федеральных центров, которые были переданы Минздраву?
– Это чисто моя вина. Тогда Академию медицинских наук слили с большой, а нас передали в ФАНО. В агентстве сидели чиновники, обстановка была не самая лучшая. И я стал инициатором перевода четырех центров [РОНЦ, Бакулевский центр, НИИ нейрохирургии им. академика Н.Н. Бурденко и Научный центр здоровья детей. – Vademecum] в Минздрав, мобилизовал директоров центров. Было проведено совещание у Путина, где я тоже выступал, и президент согласился на нашу инициативу. Я не мог ожидать, что в структуре профильного министерства все будет только хуже.
– Но у вас же всегда были напряженные отношения с Минздравом. Известно, что еще до прихода Скворцовой вы вступали в полемику и с Михаилом Зурабовым, и с Татьяной Голиковой.
– Да, потому что Зурабов начал напрямую бойкотировать академию – с момента моего избрания президентом РАМН. Он выдвигал Ивана Ивановича Дедова и, конечно, был недоволен, у нас возникла полная конфронтация. Не могу сказать, что у нас случались какие‑то конфликты с Татьяной Алексеевной [Голиковой. – Vademecum], просто отношения были ровные – у нее другие политические задачи, она в большей степени финансист. Но нужно отдать ей должное, в свое время она нам очень помогла. Это благодаря ей мы одними из первых в стране построили ПЭТ‑центр – она выделила на него 480 млн рублей. А что касается Вероники Игоревны, то я был одним из первых, кто ее поддержал. Я всегда прямо указывал Минздраву на проблемы оказания онкологической помощи в России, говорил, что решать эти проблемы только силами главного внештатного специалиста – то же самое, что бороться с незаконным оборотом наркотиков силами внештатного специалиста по обороту наркотиков. При Минздраве должна быть создана служба организации онкопомощи. Я знаю, что у меня плохой характер, наверное, нужно быть более пластичным, дипломатичным, современным, политизированным, но меня начинает от всего этого тошнить. Это обстоятельство, которое мне мешает всю жизнь, но я никогда об этом не жалел. Я руководствуюсь принципом: «Делай что должен, и будь что будет».
источник
Михаил Давыдов – лауреат Государственной премии РФ в области науки и техники, академик РАН, профессор, заведующий кафедрой онкологии Первого Московского государственного медицинского университета им. И. М. Сеченова, член Европейского и Американского общества хирургов, Международного общества хирургов.
– Сколько длилась самая долгая операция, которую вы проводили?
– Пятнадцать часов. Я был старшим научным сотрудником в Онкоцентре, вместе с моим учителем Анатолием Ивановичем Пироговым мы оперировали молодого человека с врожденной опухолью пищевода. Пятнадцать часов мы не могли выбраться из него. На каком-то этапе я попросил зажим Микулича, и моя рука осталась без зажима. Поворачиваю голову – а сестра спит стоя, как конь. Смотрю, а на улице ночь. Начали мы в девять утра.
– А что такое стоять в течение 8-10-12 часов?
– Когда стоишь, не чувствуешь. Но когда ты закончил операцию, разогнуться трудно. В молодые годы это было проще. Сейчас, конечно, потяжелее. К счастью, я довольно быстро оперирую: то, что делается шесть часов, я делаю за полтора-два.
– Физическую форму как-то поддерживаете?
– Конечно, поддерживаю. Именно хирургией.
– А бывает, что что-то идет не так, как должно?
– Бывает, что операция идет не так, как ты хотел бы, чтобы она шла. В силу ряда обстоятельств: технических условий, плохих условий оперирования, сложных анатомических взаимоотношений.
В хирургии бывает все. Еще в Онкоцентре мы оперировали начальника милиции Сахалина – молодой генерал, громадная опухоль грудины была, которая давила на передние отделы сердца. Сердце уехало у него под мышку. Я довольно быстро убрал эту опухоль вместе с фрагментом грудины, освободил сердце. И как только освободили, сердце остановилось тут же – синдром декомпрессии.
Я час это сердце массировал – никакого ответа на терапию. Так и погиб больной, хотя опухоль была удалена очень быстро, несколько минут руками. Вот такой феномен декомпрессии. Он часто наблюдается в хирургии грудной клетки. Непредсказуемая вещь, но прогнозируемая, надо к этому быть готовыми.
– «Непредсказуемая, но прогнозируемая» – очень интересная формулировка. А что, на ваш взгляд, отличает хорошего хирурга от посредственного и от плохого?
– Я всегда говорю: хирург – это оперирующий терапевт. Он должен быть очень грамотным человеком, который помимо знания терапии еще владеет оперативным мастерством и способен убрать пораженный орган, не повредив непораженную часть органа. Как правило, это человек, хорошо знающий многие отрасли рядом с хирургией – это и терапия, и неврология, в животе нужно знать акушерство и гинекологию, урологию и т.д.
В принципе, хирург-онколог – это общий хирург с большим диапазоном знаний и умений. Я всегда говорю, что общий хирург – это недоучившийся онколог.
Он занимается грыжами, аппендицитами, язвами и прочим подобным, но он не видел большой хирургии. Самая большая хирургия – это онкохирургия, где уносится 7-8 органов, большое количество окружающей органы клетчатки, нервные сплетения, сосуды. Я сейчас оперирую в этой клинике и вижу, что молодежь никогда таких операций не видела, для них это просто что-то невероятно новое – объемы другие, технология другая. Это тоже для них школа, безусловно.
– Когда вы впервые в России или впервые в мире проводили какую-то операцию, вы в этот момент понимали, что делаете то, что до вас сотни других хирургов не смогли сделать?
– Знаете, это не какая-то большая наука на самом деле, это просто конкретное решение сложной клинической задачи. В годы моей профессиональной молодости, когда я был аспирантом и даже доктором наук, профессором, эти операции не выполнялись вообще. Больные гибли.
Но онкохирургия не стоит на месте, развивается, накапливается опыт и приходит понимание, что поскольку нет терапевтической альтернативы для этих пациентов, то попытка удаления всех проявлений болезни оперативно дает шансы на выздоровление.
При опухолевом тромбозе нижней полой вены, когда опухоль растет по току крови, заполняет собой полую вену, блокирует печеночные вены, проникает в камеры сердца, больной погибает не от опухоли, а от декомпенсации гемодинамики – сердце не может сокращаться. Для решения этой проблемы была разработана операция через живот без остановки кровообращения.
Делать такие операции в Онкоцентре я впервые начал вместе с заведующим отделением урологии профессором Матвеевым – он и сейчас там благополучно работает, один из лучших специалистов в нашей стране. Это по-настоящему прорывная технология, и самый крупный в мире опыт на сегодня накоплен у нас. Отдаленные результаты не уступают результатам радикальных операций при раке почки. Это хорошая технология, которая сегодня в Онкоцентре поставлена на поток.
Трансплантация трахеи не принесла больших успехов, потому что не удалось создать протез, который бы удовлетворял нас полностью по функциональным и биологическим качествам. Биологический протез трахеи, который мы создали и вшили вместе с двумя бронхами молодой женщине, через четыре месяца рассосался.
По-видимому, мы допустили терапевтическую ошибку: надо было проводить супрессивную терапию, чтобы не дать ему возможности рассосаться. Мы рассчитывали, что протез был деиммунизирован, а оказалось, что это не так, и организм начал лизировать его. Протез стал мягким, перестал держать каркас, воздух стал плохо проходить. Поставили стент, но все равно в итоге женщина через пять месяцев погибла. Эта проблема не решена до сих пор никем.
– Скажите, пожалуйста, правильно ли это, так ли должно быть, что у нас несколько крупных центров – Москва, Петербург, а в регионах один онкокабинет, один онкодиспансер? Что делать с этой ситуацией?
– Законодательная конструкция нашего государства такова, что сегодня за уровень здравоохранения отвечают регионы. Губернатор определяет кадровую политику, финансирование той или иной отрасли, поэтому мы получили в результате разновеликие показатели эффективности здравоохранения в разных регионах. В одних оно более успешно, в других – менее, в-третьих – вообще никакое.
Если бы боеспособность воинских частей Министерства обороны была повешена на регионы, мне трудно представить, какая бы была у нас армия. Не надо прятать голову в песок, надо говорить правду – Министерство здравоохранения должно было быть построено по той же конструкции, что Министерство обороны, и находиться в прямом подчинении президенту.
Министерство здравоохранения должно отвечать за всю специализированную помощь в стране. Последняя точка приложения – республиканские, областные, краевые больницы. Все, что ниже этого уровня, то есть первичная медицинская помощь с последующей эвакуацией до уровня специализированной помощи – это ответственность муниципальная, губернаторская. Тогда понятно, кто чем занимается и за что отвечает.
Кроме того, с моей точки зрения, у нас абсолютно порочная модель финансирования здравоохранения. Страховая медицина загнала ее в тупик, она не покрывает тарифы, нет бюджета учреждения. У них только ВМП высокотехнологичное и ОМС. Что-то планировать сложно, потому что тарифами оплачиваются и налоги, и зарплата врачам, и лекарства.
Никто не может внятно объяснить, почему отказались от ясной, понятной сметной модели. Один из аргументов – что не хватало денег. Пусть будет меньше денег, но мы будем знать, на что они даны, как мы должны планировать свою работу, имея определенный объем денег для решения тех или иных задач, что было всегда при советской модели здравоохранения. Она тоже была не богатая, но она была ясная и понятная.
– Сейчас, насколько я понимаю, в регионах просто беда. Врач, оторванный от науки, толком ничего не может сделать.
– Успех или неудача того или иного учреждения или его руководителя, с моей точки зрения, связан с объемом финансирования этого учреждения. Если есть профессиональный коллектив и толковый руководитель, никаких проблем не существует.
Сегодня мы могли бы решать все проблемы онкологии играючи, усилив наши мероприятия по ранней диагностике. Нужно сегодня бросить все силы на раннюю диагностику этого заболевания. Вместо этого мы в России имеем полмиллиона заболевших и триста тысяч погибших ежегодно.
Из них около ста тысяч погибает в течение первого года с момента выявления заболевания, то есть у них уже запущенная 4-я стадия. Вот такие результаты мы носим уже много лет, и никакие движения в этом плане не делаются.
Службы, которая бы мониторила эту ситуацию, нет. Есть онкологические учреждения, которые по возможности решают те или иные проблемы. В советское время в Минздраве был Департамент онкологической помощи, который мониторил ситуацию, курировал, проводил профилактику. Сейчас этого нет.
– Кстати, хотела спросить: онкологических заболеваний сейчас стало больше или просто больше людей стало до них доживать?
– Действительно, это болезнь пожилого возраста. Есть такое выражение – не каждый доживает до своего рака. Один, к сожалению, доживает в 30 лет, а другой – в 90. Но все-таки основная масса заболевших – это лица где-то от 60 до 75 лет.
– А вы сами проходите обследование?
– Нет, никогда не проходил. Я фаталист.
– То есть призываете к тому, чтобы все регулярно проходили обследование, а сами…
– Многих это волнует, меня – нет. Мне 70 лет, что мне бояться-то? Уже пожил, хватит.
– Наша онкология догоняет западную, вровень идет или в чем-то перегоняет? Как вы оцениваете ситуацию?
– Это очень сложный вопрос, потому что, с одной стороны, мы по определению не можем быть передовыми: у нас современной фармацевтической промышленности нет, медицинской промышленности нет, приборостроения нет. Вся линейка аппаратов лучевой терапии импортная.
Технологический уровень определен нашим технологическим отставанием. Мы владеем этими технологиями, но мы не можем быть передовыми при этом. То же самое с лекарственным обеспечением – все новые препараты у нас до сих пор импортного производства. Мы пытаемся сейчас что-то копировать, но много контрафактной продукции.
Где мы лидируем – это в онкохирургии, и то лидирует в основном Онкоцентр. Я двадцать лет развивал ее, учил других. Клиническая школа Онкоцентра самая передовая, безусловно, никто не может с ней сравниться.
– Это миф, что онкологическое заболевание можно хорошо вылечить только на Западе?
– Миф, конечно. Сегодня в России практически все виды рака могут вылечить не менее эффективно, чем на Западе. Вопрос в своевременном начале и правильном лечении с помощью тех препаратов и технологий, которые есть на сегодняшний день.
К сожалению, мы имеем довольно большое количество запущенных случаев. По статистике, выздоровление от рака молочной железы в США почти 100% благодаря своевременной диагностике и правильному лечению эффективными передовыми препаратами. В России 65-70% – на треть меньше. И то лукавят, по-моему.
– Насколько я понимаю, в области детской онкологии на Западе уже решаются очень многие вопросы, которые для нас пока сложны?
– Нет, вопросы детской онкологии и здесь хорошо решаются. В частности, Институт детской онкологии Онкоцентра – один из передовых институтов, где очень хорошо поставлена хирургия, я там много раз сам оперировал сложнейших детишек. Там решаются такие хирургические проблемы, которые не решаются больше нигде.
Вообще детская онкология – это не есть большая проблема. Это может странно звучать, но детские опухоли хорошо лечатся, примерно 80% детей полностью выздоравливают, в отличие от взрослых.
При правильно поставленном лечении с ними должно быть все в порядке. Я удивляюсь, когда по телевизору слышу: «Помогите Маше, ей нужно 4 миллиона». Бред полный. Пожалуйста, обратитесь в рамках поддержки фондов, и ребенку те же самые виды лечения окажут, что и за рубежом, только бесплатно.
– Как вы оцениваете ситуацию с квотами, что у нас вообще происходит?
– Как только эта система появилась, я сказал, что это просто возврат крепостного права. Квоты – это некий финансовый сертификат на оплату вашего лечения, причем не полностью покрывающий потребность. Мало кто понимает вообще, как эти квоты используются.
Я считаю, что на лечение надо тратить столько, сколько нужно тратить. Вот я был недавно в Израиле в центре им. Ицхака Рабина, и спрашиваю директора: «Кто оплачивает лечение пациентов?» – «Правительство». Там дается столько денег, сколько нужно на лечение человеку. Тем более онкологический больной лечится не один раз, он может в течение всей жизни лечиться.
Квоты – это порочная модель финансирования, я об этом говорил уже много раз. Я считаю, что самое ясное, понятное и планируемое – сметное финансирование. Когда мы знаем количество коек, мощность коек, задачи койки, количество персонала, то понятно, сколько нужно денег.
Кроме того, квоты – это дополнительный вариант препятствия своевременному оказанию медицинской помощи. Человек должен получить квоту, значит, он должен ее выбивать, ему могут и не дать этой квоты, и тогда он может лечиться по своей страховке. Внесена некая путаница, которая приводит многие учреждения к финансовым нарушениям – иногда просто в силу разных систем учета и сбоев техники.
Проблема здравоохранения сегодня заключается в нехватке денег и порочной модели финансирования.
– Вы застали время, когда все, кто мог уехать, уехали в более хорошие условия, на большие зарплаты за рубеж. Огромный отток был именно биологов, микробиологов. Вы сами не хотели уехать?
– Главный поток уезжающих был из фундаментальной медицины, экспериментаторы в основном уезжали из Института канцерогенеза. Там очень талантливая молодежь была – выпускники биофака МГУ, которые зарабатывали копейки. Их отслеживали по их работам, делали им приглашения, давали лабораторию, давали гранты, и они ехали туда не за колбасой, а для того, чтобы реализовать себя. Многие там до сих пор работают. В клинической медицине значительно меньше людей уезжало.
Мой ученик Алишер Акабаров, талантливый парень, тоже уехал с родителями в США. Сейчас он главный хирург крупного госпиталя, успешный человек, который реализовал себя, потому что приехал туда из великолепной школы.
Мне предлагали уехать много раз, но я всегда отказывал. У меня даже был конфликт на эту тему. Когда мне один знаменитый профессор, я не буду называть его фамилию, сказал: «Михаил, почему ты не переезжаешь работать в Америку? Тебя заберут с руками и ногами», – я ответил: «Ты знаешь, я никогда не буду работать ни в Америке, ни в Европе. Я буду работать только на территории того государства, где родился и где состоялся как профессионал».
Сейчас приглашают на работу многие республики бывшего Советского Союза. Недавно из Узбекистана получил приглашение поехать туда работать.
– Вы всю жизнь работаете на грани между жизнью и смертью. Как вообще вы понимаете, что такое жизнь и что такое смерть?
– Не могу сказать, что я на грани жизни и смерти. Я каждый раз общаюсь с пациентом перед операцией и отдаю себе отчет, что я разговариваю с живым человеком, и он должен после операции остаться живым, я несу за него ответственность. Хирург не должен ошибаться, он не имеет на это права. У меня были ошибки, как и у всякого специалиста такого направления, но, к счастью, очень редко.
Жизнь – это самый главный, важный ресурс человека, за нее нужно бороться любыми способами. Я как профессионал этим всю жизнь занимаюсь – борюсь за жизнь человека даже в безвыходной ситуации.
Я мог бы привести много примеров, но не хочу называть имена ныне здравствующих людей, которые занимают большие позиции и в политике, и в шоу-бизнесе – за их жизнь бились в тех ситуациях, когда биться уже было невозможно. Сегодня они живы и здоровы, а для врача это означает большое удовлетворение от результатов своего труда.
Сейчас, к сожалению, врач не «спасает человека», а «оказывает услуги». Если бы я выбирал профессию сегодня, то я не пошел бы в медицину, потому что я не хочу оказывать услуги, я хочу помогать человеку.
Пропала романтика, которая позволяла при минимальной зарплате 25 раз в месяц дежурить по ночам, бороться за жизнь человека. Сейчас все очень прагматично. Мне в молодости было неинтересно, в чем я буду ходить, на чем я буду ездить – мне была интересна сама профессия и весь процесс оказания помощи.
Сегодня молодежь немножко другая, она настроена более прагматично: хочет хорошо жить, ездить на хороших машинах, хорошо одеваться, а для этого нужны соответствующие деньги.
– Если у сотрудника государственной клиники очень дорогая машина, о чем это говорит? Настороженно к этому надо относиться?
– Ни о чем это не говорит. Дорогая машина – значит, заслуженный и высокооплачиваемый человек, который, наверное, работает, помимо государственного, еще в каком-то другом учреждении. Он консультирует в свободное время, зарабатывает деньги, он создает своей семье условия для нормальной жизни. А с какой стати он должен нищенствовать, если он сутками находится на работе?
– Михаил Иванович, скажите, не обесценивает ли смерть жизнь человека, если мы все – люди конечные? В чем смысл жизни, если она все равно заканчивается?
– Смысл жизни в том, чтобы максимально ее продлить. Мне задавали вопрос, как я отношусь к эвтаназии, когда человек просит сократить ему жизнь. Я сказал: «Это не медицинская проблема. Медицинская проблема – продлить жизнь человеку, а не сократить ее. Это социальная проблема, там другие институты должны работать».
Нужно обеспечить человеку такое качество жизни, чтобы он хотел жить. Вот недавно показывали американца, который всю жизнь прожил с тяжелым неврологическим синдромом, но при этом он жил. Ему были созданы условия, при которых он вел тот образ жизни, который его вполне устраивал. Качество жизни – вот что важно.
– Как вы думаете, есть ли что-то после смерти?
– Нет. Я человек неверующий, не верю в эту сказочку. Я всю жизнь занимался наукой и всю жизнь своими руками переделывал то, что создал Господь Бог. После жизни ничего нет, кроме тлена, поэтому мы боимся смерти. Мы плачем, когда теряем родственников, мы понимаем, что никогда больше не увидим их.
– То есть вам кажется, что человек сводится к объему каких-то психофизических реакций? Наступает смерть – и заканчивается вообще все?
– Заканчивается абсолютно все. За долгую историю человечества этой встречи никто пока не зарегистрировал. Человек превращается в молекулы.
– Зачем тогда жить, если потом ты станешь лишь молекулами?
– Жизнь нужна для того, чтобы выполнить определенный объем работы и создать себе подобных. Вы должны обеспечить им условия, при которых они будут жить лучше, чем вы.
– Чтобы они потом тоже превратились в молекулы?
– В итоге да. Это закон жизни: все то, что делают, должно умереть. Иначе было бы перенаселение чудовищное. Все продумано. В геноме человека в хромосомах есть такие концевые отрезки, называются теломеры, и вот с возрастом они сокращаются. Как только они сократились окончательно, вы прекратили свое существование. Идет определенный износ.
Но все факторы, которые на него влияют – социальные, экологические, технологические, – сокращают возможность реализации генома до ста лет. Одни покидают этот мир из-за болезней в 30-40 лет, другие доживают до логического завершения всех биологических процессов, но конец у всех одинаковый.
– Вы сказали, что всю жизнь на операциях исправляли созданное Богом. В операционной Бог присутствует?
– Да, во мне самом, конечно. Это проявляется в уверенности в себе и возможности сделать то, что ты запланировал, чтобы спасти человека. Я много оперировал священнослужителей. Я говорю: «Что ты ко мне пришел, молись Богу, пусть Он тебя спасает». – «Он это не может».
– Святитель Лука (Войно-Ясенецкий) был епископом и при этом одним из самых передовых наших хирургов в области гнойной хирургии.
– Да. Как-то он был на приеме у Сталина. Сталин был человеком с чувством юмора. Говорит: «Вы много раз вскрывали человеку грудную клетку, а видели ли вы там душу?» Он отвечает: «Иосиф Виссарионович, я много раз вскрывал человеку череп, но не видел там мыслей».
На самом деле все очень просто и ясно. Нужно уровень профессионализма поднять на такую высоту, когда качество жизни человека после любого оперативного вмешательства не будет ущербным. Сегодня в онкохирургии главная задача – это не только создать условия для выздоровления, но и кардинально изменить качество жизни.
Если у человека рак пищевода, можно сделать операцию, после которой он останется калекой, то есть вывести ему стому на шею и гастростому, убрать пищевод. А можно создать новый орган, включить его, и вы, сидя с этим человеком за одним столом, даже не поймете, что у него искусственный пищевод: он будет есть котлеты и пить водку. Вот что такое качество жизни, вот что такое высокие технологии, которые относительно недавно стали внедряться.
– Вы следили за делом Елены Мисюриной? Что о нем думаете?
– Не следил, но, по-моему, это большое безобразие. За врачебные ошибки нельзя наказывать. Все ошибаются – и врачи, и не врачи. Тем более речь идет о больном, у которого был, если я правильно помню, лейкоз, у которого патология свертываемости крови. После любой пункции он может дать любое кровотечение.
Это даже не врачебная ошибка, это осложнение самой болезни. Раздули это немыслимым способом. Возможно, там какие-то другие причины есть, я просто не следил за этим делом. Но знаю, что реакция профессионального сообщества однозначная: нельзя врача наказывать за ошибку, потому что в следующий раз он не будет делать то, что должен делать.
– Где проходит грань между врачебной ошибкой и халатностью? Например, ушли чай пить, оставили роженицу, у ребенка тяжелейшие травмы…
– Это разные вещи. Ушли пить чай и оставили роженицу, ребенок выпал на пол и убился в итоге – это, конечно, безобразие, за это нужно наказывать, это халатность. А если хирург в сложнейшей операции пытался помочь больному, а получилось смертельное осложнение на столе в силу технических условий, его нельзя наказывать, потому что в следующий раз он не будет пытаться, он просто зашьет больного – и все, и будет прав. Это тупик.
Сейчас много пациентских сообществ образовалось, там юристы раздувают эту тему, там борьба за права пациента. Это бред, это контора на самом деле вреднющая, она приносит не те плоды, которых ожидают. Если начинать жестко критиковать врачей и преследовать их уголовно за их врачебные ошибки, они просто будут делать по минимуму, не подставляясь и не рискуя своей репутацией.
Задача врача – биться за жизнь больного, а не думать о своей репутации. Он не должен во время операции думать: что мне будет, если у меня будет осложнение? Он должен думать о том, что он должен сделать все, чтобы этот больной остался жив. Если у меня это не получилось и больной погиб во время операции, это трагедия, но это вовсе не преступление.
У меня такие ситуации были три-четыре раза за всю мою карьеру, когда я шел на рискованнейшие вещи, и больной погиб во время операции. У одного больного случился разрыв дуги аорты при аневризме, он на столе мгновенно погиб. Я мог и не пытаться. Я увидел трудность: опухоль прилежит к стенке сосуда, – я бы закрыл, ушел, и никто ничего не сказал бы. Давыдов зашил – значит, ничего нельзя было сделать. Но я-то сам понимаю, что я мог этому больному помочь!
– Получается, что мы полностью исключаем ситуацию, при которой врач может действительно быть неправ – как водитель поехал на красный свет, и у него люди погибли?
– Врач может быть неправ в силу своей некомпетентности, если он просто необразованный человек и занимается не своим делом. Но за это несет ответственность руководитель, который, зная его уровень, допустил его до этих условий работы.
Аккредитация сейчас выпускнику для чего? Чтобы посадить его в поликлинику. А что он может? Он ничего не может, его надо учить еще. Система контроля профессионализма у нас очень сильно деформирована. Выполняется социальный заказ, чиновники бодро и весело рапортуют о небывалых достижениях, но качество медицинского образования и медицинской помощи от этого не улучшается.
– Тут двойная проблема: с одной стороны, из-за информационных скандалов страдают очень хорошие врачи, а с другой – в медицине есть люди с купленными дипломами.
– Как правило, они работают в косметологии, в какой-нибудь маленькой стоматологии. В серьезных разделах хирургии с купленным дипломом нечего делать. Люди годами учатся, стажируются, имеют хорошую школу, хорошие научные и практические корни, поэтому этим людям можно доверять всегда.
Конечно, они тоже могут ошибаться, как всякий человек, но врачебные ошибки нужно относить скорее к числу трагедий, а не совершенного по злому умыслу или халатности. Редко бывает, что профессионал проявляет халатность. Как правило, высокий профессионал бывает хорошим человеком, который никогда не бросит нуждающегося без помощи.
Сегодня мы бились минут сорок, пытались размотать опухолевый узел, который был вмонтирован в бифуркацию трахеи на большой глубине у молодого парня. Была угроза разрыва противоположного бронха, трахеи – тяжелейшего осложнения, несущего риск для жизни. Тем не менее, мы понимали, что если не удалить эту опухоль, прогноз у парня нулевой, а ему всего тридцать лет.
Я рисковал своей репутацией, чтобы спасти ему жизнь. А ведь мог занять другую позицию: опасно, пусть живет с этим, сколько проживет – столько проживет. Но это же непрофессиональный подход!
Я убежден, что врач, особенно в оперативных разделах, должен делать все, что может сделать. А если не может сделать, то надо позвать того, кто может.
В свое время в Онкоцентре я завел порядок: если молодой хирург открыл живот и зашил его, не позвав более опытного специалиста, это его последняя операция. Вызови шефа, пусть посмотрит, оцените коллегиально. Молодой специалист не может быть последней инстанцией.
– Как вы приняли решение пойти в медицину?
– Это произошло совершенно случайно, у меня в роду нет ни одного медика. Я поступил в институт после армии. На меня произвела впечатление знаменитая трилогия Германа – «Дело, которому ты служишь», «Дорогой мой человек», «Я отвечаю за все», – где Володя Устименко прошел суровый путь от восторженного юноши до хирурга-фронтовика, который налаживал медицинскую помощь во временном центре. И я, не понимая ничего в хирургии, почему-то решил стать хирургом.
Первый Московский медицинский институт я закончил в 1975 году. Уже в институте много занимался, дежурил по хирургии в 23-й и 67-й больнице. Потом попал в ординатуру Института экспериментальной и клинической онкологии, где и начался мой путь хирурга-онколога.
Попал туда я тоже случайно. Я хотел заниматься сосудистой хирургией, но у меня возник конфликт с иностранцем, и речь шла о том, что я вообще никуда не попаду. Проректор Первого медицинского института профессор Сыченников вызвал меня и сказал: «Знаешь что, парень, ты один из лучших студентов факультета, поэтому я тебе напишу направление на Каширку. Там проходят ординатуру по онкологии». Я говорю: «Я не хочу быть онкологом, я хочу быть хирургом!» Он отвечает: «Дурак, ты не понимаешь, это самая крупная хирургия».
Я приехал на Каширку – это еще старое здание было, строительство нового только начиналось, грязи было по колено, канавы какие-то. Упал по дороге в яму, грязный зашел в фойе и встретил доцента кафедры онкологии, которая у нас вела курс – Надежду Германовну Блохину, жену Николая Николаевича Блохина. Она говорит: «Миша, что ты здесь делаешь?» Я с такой надеждой сказал: «Да знаете, меня направили в онкологию. Может, меня еще не возьмут?» «Нам такие нужны», – забирает у меня эту бумагу-направление, дает мужу, тот написал фломастером «зачислить». Так я стал онкологом.
Я попал в торакальное отделение, или отделение грудной хирургии, которым руководил очень известный профессор того времени – Борис Евгеньевич Петерсон. Он потом погиб на охоте, уже будучи директором института им. П. А. Герцена. В этом отделении закончил ординатуру, впервые увидел большую хирургию. Она оказалась совсем не такой, как я себе представлял.
Когда Бориса Евгеньевича Петерсона направили директором института им. П. А. Герцена, оттуда на заведование нашим отделением пришел Анатолий Иванович Пирогов – блестящий, совершенно уникальный торакальный хирург. Я думал, что я что-то понимаю в хирургии, что-то самостоятельно пытался изображать, но когда я в первый раз увидел, как оперирует Пирогов, сказал себе: Миша, начинай все сначала, ты ничего не умеешь, ничего не понимаешь.
У него была виртуозная, элегантная техника оперирования острым путем. До этого я не представлял, что остроконечными ножницами можно делать такое в корне легкого, где тонкостенные крупные сосуды. Этой технике я у него учился, и поскольку я двурукий, переученный левша, то у меня это получалось значительно лучше, чем у других.
– Не жалели никогда, что ушли из бокса?
– Я ушел идейно. Мне был 21 год, я начал учиться в институте и понял, что у меня не руки, а кувалды. Начал дежурить в больнице – нитку не чувствую в руках. Это было трудное решение. Меня никто не понял, потому что я был членом сборной, выступал в весе до 75 килограммов. Когда я бросил бокс, стал весить сразу 85 килограммов, не мог ни в одни брюки, ни в один пиджак залезть. Потом взял себя в руки, где-то до 80 догнал и так держал. Правда, в последнее время набрал, но сейчас это уже простительно.
– Конечно. Я переученный левша, к тому же занимался музыкой, поэтому у меня руки довольно чувствительные.
– Много времени ушло на переход от бокса к хирургии?
– Несколько месяцев. Просто ушла перетренированность, ушла мышечная масса – и все.
По окончании аспирантуры я защитил кандидатскую диссертацию, и меня оставили в качестве младшего научного сотрудника в этом отделении. Вскоре после этого меня незапланированно послали в качестве консультанта от Всемирной организации здравоохранения в Северную Корею. Должен был ехать совершенно другой человек, но у него не получилась. Блохин решил, что надо послать действующего хирурга.
Там было много консультантов из разных стран: и немцы, и французы, и итальянцы, и голландцы, и японцы… Профессура оперировала, а я всего лишь младший научный сотрудник из СССР. Думаю: как я там буду оперировать, кому я что покажу?! Но получилось так, что буквально из аэропорта меня завезли в госпиталь. Мы ехали мимо, и мне сотрудник корейского МИДа говорит: «Сегодня оперирует консультант из Японии, не хотите посмотреть?» Говорю: «Давайте заедем, посмотрим».
Заходим в операционную, японская бригада оперирует желудок. Я смотрю – желудок подвижный, все нормально. И вдруг японец говорит: «Знаете, случай неоперабельный, здесь много узлов». Я вмешиваюсь: «Я считаю, что случай операбельный». Он отвечает: «Тогда помойтесь и покажите, как это делают». Я помылся и соперировал, хотя никогда раньше таких операций не делал.
Когда я его соперировал, увидел в глазах всех консультантов большое признание и уважение, и после они сами не оперировали, а ходили на операции ко мне. Я сам тогда еще не понимал уровня и своей школы, и своего личного.
В Корее я делал сложнейшие операции. Впервые в мире сделал обходное шунтирование при неудаленной опухоли пищевода, причем эту операцию я делал одному из заместителей Ким Ир Сена в городе Хамхунг по его просьбе.
Это была вынужденная операция: ничего невозможно было сделать, кроме как включить здоровую часть пищевода в обход неудалимой опухоли в грудном отделе. Больной после этого смог нормально питаться через рот. Потом, уже в России, я повторил это много раз, и мои ученики повторили, но тогда это была уникальная операция. Ее и сейчас почти никто не делает.
Когда я вернулся в Москву, меня назначили старшим научным сотрудником. В 1980 году я защитил кандидатскую диссертацию, а в 1988-м завершил докторскую работу по хирургии рака пищевода и с подачи Николая Николаевича Блохина стал руководителем торакального отделения Онкологического центра. Анатолий Иванович Пирогов уходил на пенсию по возрасту, Блохин вызвал меня и спрашивает: «Какие твои планы?» Я говорю: «Никаких планов. В клинике три доктора наук, я самый молодой из них, они более опытные люди, чем я». Он говорит: «А я считаю, что впереди должен быть тот, кто впереди».
В 1993 году, опять-таки с подачи Блохина, я стал директором Клинического института. Это замдиректора Центра, который всей клиникой руководит – 1100 коек. В 2001 году, после смерти директора Центра, я встал на его место. Кстати, я его оперировал по поводу генерализованного рака толстой кишки с метастазами в печени, и он еще год прожил после этого.
С 2001 по 2017 год я был директором Центра, развивал все клинические технологии, курировал фундаментальные исследования, стал президентом Ассоциации онкологов России. В 2006 году был избран президентом Академии медицинских наук. В этом я полностью повторил путь своего учителя – Николая Николаевича Блохина.
В 2007 году я оставил этот пост, не стал переизбираться: началась возня, всевозможные конфликтные ситуации с Минздравом. Министром был Зурабов, у нас с ним было довольно много конфликтных вопросов, связанных с идеологией развития здравоохранения, нестыковка позиций.
Минздрав обладает полнотой власти, это структура правительства, он планирует бюджет Академии, поэтому очень трудно было с этих позиций конфликтовать. Все мои обращения к президенту и председателю правительства не были услышаны.
Я всегда говорил, что ставить здравоохранение впереди науки – то же самое, что ставить телегу впереди лошади. Впереди должна быть Академия медицинских наук России, а потом уже Минздрав. В свое время я предлагал все научно-исследовательские институты Минздрава передать в Академию медицинских наук, потому что там некому их курировать. Коллегия президиума Академии медицинских наук – это около тридцати ведущих специалистов, которые поправят любого молодого руководителя, если он едет не туда. В Минздраве такого нет. Это предложение не было услышано.
Я предупреждал, что произойдет с нашим здравоохранением, если все реформы будут продолжаться. Это в итоге и произошло – и с поликлиническим звеном, и со всеми остальными.
Изменилась модель финансирования: ушли от сметного финансирования к страховой медицине. Это полный нонсенс при государственной модели здравоохранения, это немыслимо! При государственной модели здравоохранения не может быть никакой страховой медицины, потому что за все отвечает государство.
Кроме того, страховая медицина деформировалась в первые же минуты, потому что провели закон, по которому государственный фонд, который аккумулировал взятые у населения деньги, заключил договоры с частными страховыми компаниями. Был создан ненужный посредник, и все стало очень неповоротливым, непонятным и мутным.
– Чаще всего говорят, что в Онкоцентре либо надо платить на каждом шагу много денег, либо очень много ждать, ходить бесконечно из одного кабинета в другой.
– На самом деле это неправда. За все время моей работы директором Центра было достоверно зафиксировано четыре случая взяточничества, все были уволены в тот же день. Это карается сразу.
Что касается разговоров о том, что кто-то сунул какие-то деньги в карман сестричке на этапах диагностики, это проконтролировать невозможно, потому что никто не жалуется. Если сестричка одна воспитывает двух детей, то, конечно, она не откажется, это для нее поддержка. Это даже проблема не ее, а наша: мы не можем обеспечить ей достойный уровень заработной платы.
Если речь про публикации, что незаконные взимания денежных средств с пациентов… Речь шла о чем? Что по условиям страховой медицины человек должен приехать, например, из Хабаровска, имея на руках результаты всех анализов и обследований. Он приехал – нет анализа мочи. Либо он едет опять в Хабаровск и делает бесплатный анализ мочи, либо он в коммерческой структуре города Москвы делает анализ мочи за деньги, либо по договору услуги делает этот анализ на месте. Эти деньги не идут в чей-то карман, человек заплатил за свой анализ, которого не было.
Эту тему раздули, потому что надо было создать обстановку, чтобы я ушел. Было много подобных публикаций. Вспомнили и охотхозяйство, написали, что собственное. Тоже неправда – это коллективное хозяйство, а не мое. Оно называется «Давыдово», потому что я был инициатором. Собрал своих единомышленников, фанатов охоты, и мы организовали это хозяйство. Деревня Безобразово, база «Давыдово». Так и называли в прессе – Безобразово-Давыдово. Это трюки наших пиар-менеджеров, которые исполняли заказ.
– Заказ против вас или против Онкоцентра в целом?
– Против меня однозначно. Все это еще совпало с сессией Академии наук, где ряд молодых ученых, у которых родители были членами Академии, сами были избраны членами-корреспондентами. В их числе был и мой сын. Никто не проанализировал, как и почему они туда попали. Во-первых, селекция была жуткая, всего 1,5% людей прошли. Во-вторых, там тайное голосование, где тысяча людей голосует. Нереально договориться с кем-нибудь.
– Вы совсем сыну не помогали в этой кампании?
– Возможно, помогала моя фамилия, потому что я довольно известный человек. Но он и сам уже известен – доктор наук, один из лучших хирургов страны, занимается научными исследованиями. Ему 33 года. У нас министры и губернаторы тридцатилетние есть.
Президент – занятой человек, он не отслеживает результаты, у него есть советники, которые тенденциозно ему представили эту ситуацию. И спущено было вниз, все начали пинать всех, в том числе ваш покорный слуга попал под раздачу. Другие дрогнули, начали увольнять своих жен. Я сказал, что ничего менять не буду, сын избран, и никуда увольнять его не буду, потому что он пошел за мной, он мне поверил, и было бы предательством по отношению к нему увольнять только потому, что он мой сын. Он абсолютно достойный человек, это моя гордость.
В 2017 году, когда закончился срок моих полномочий директора Центра и мне исполнилось 70 лет, я ушел по закону, который был недавно принят. Правда, почему-то этот закон распространился на одного меня, все остальные работают.
– А где тот возраст, в котором надо уже большому руководителю подводить какие-то итоги, передавать полномочия?
– Это хороший вопрос, потому что ротация кадров – очень важная и нужная вещь. Люди преклонного возраста часто живут по инерции, силой тех наработок и традиций, которые у них есть, да и мотивация у них уже не та. Молодой руководитель хочет показать, что он лучше всех, а мне уже не надо, я уже показывал. Другое дело, что эта ротация должна происходить разумно – надо учитывать гигантский опыт управления уходящего руководителя и его понимание проблем.
На мой взгляд, преемника должен рекомендовать уходящий директор. В Онкоцентре этого не произошло. Там был назначенец, хотя и из моих учеников, которому я бы никогда не доверил этот пост. Заведующего отделением сделали директором Центра, причем мы узнали об этом в день назначения. Со мной никто этого не согласовывал. Директора крупнейшего в мире Центра поменяли как директора пивного ларька!
– Что вы собираетесь делать сейчас в «Медси»?
– Меня пригласили в «Медси» для того, чтобы возглавить и организовать онкологическое направление. Я с самого начала сказал, что это трудная задача, и со стороны «Медси» надо обеспечить соответствующий базовый технологический уровень, а с моей стороны – подготовка кадров, создание и внедрение тех высоких технологий, которые на сегодня существуют, в частности в онкохирургии. Сейчас мы этим занимаемся.
Я оперирую на второй базе в Боткина, в Отрадном делает операции мой заместитель – профессор Полоцкий, крупный онколог и очень грамотный человек. Мне думается, что совместными усилиями с Анатолием Нахимовичем Махсоном мы наладим очень высокую клиническую основу развития онкологического направления «Медси».
– Конечно, изменился уровень нагрузок и уровень ответственности. С другой стороны, у тебя больше времени, можешь заниматься своими делами. Но это слабое утешение, по большому счету, потому что привык к другому уровню востребованности, и это влияет на состояние души.
Я сегодня оперировал сложнейший случай. Молодой парень, 29 лет, рак легкого, гигантская опухоль с колоссальными метастазами. Мы из него килограммы метастазов убрали.
Если раньше занимались большой наукой, совершенствованием технологий, создавали новые типы операций, воспитывали молодежь, тренировали, то сейчас занимаемся чисто практической клинической деятельностью. В процессе, конечно, молодежь у нас тоже учится.
– Какие основные проблемы сейчас стоят перед Онкоцентром и как их решать? Что нужно было бы изменить в его работе?
– Во-первых, нужно изменить объем финансирования Онкоцентра. В период, когда я был руководителем Онкоцентра, мы получали средства для реализации примерно трети всех задач, которые перед нами стояли. Я всегда говорил, что успех или неуспех руководителя, если у него профессиональный коллектив, связан исключительно с объемом финансирования.
А сегодня нужно подумать и о современном руководстве Онкоцентра, потому что, с моей точки зрения, пришли люди, абсолютно не подготовленные для руководства Онкоцентром. Главные их советники – чиновники Минздрава, которые мало разбираются в том, что такое онкология, и не понимают задач развития такой научной структуры, как Онкоцентр. Это международный центр, а не институт Минздрава.
– Почему так долго строится НИИ детской онкологии при Онкоцентре? Центр Димы Рогачева построили гораздо быстрее…
– Детский институт должны были запустить в 2018 году. Кстати, я выбил 3 миллиарда для завершения его строительства и переоснащения. Центр Димы Рогачева – это совершенно другая организация. Туда с первой минуты привлекли президента и людей из его аппарата, там другой регламент финансирования и другой регламент исполнения.
А Онкоцентр всегда был в тени, хотя по мощностям они несопоставимы. Онкоцентр – это серьезная организация, первый онкологический институт в стране. Его организовал в свое время академик Лев Абрамович Дурнов.
– Каково вам было привыкать к месту, где сосредоточены тяжелобольные, зачастую отчаявшиеся люди?
– Я не чувствовал атмосферы безысходности, потому что я был молодым человеком, осваивал профессию, хотел быть крупным хирургом, хотел учиться и видел людей, у которых можно учиться. И мне повезло в этом смысле, потому что все мои учителя – это блестящие профессионалы и яркие люди.
Для того чтобы молодой человек освоил профессию, стал ее фанатом, его нужно в нее влюбить. Влюбить можно, артистично демонстрируя ему свое мастерство, чтобы это было красиво, эстетично, и быть самому яркой, интересной личностью, чтобы он влюбился и в тебя самого.
Борис Евгеньевич Петерсон – элегантный человек, большой педагог и крупный хирург. Анатолий Иванович Пирогов – артистичнейшая личность. Николай Николаевич Блохин – энциклопедист, блестящий оратор, выдающийся абдоминальный хирург. Я был влюблен в своих учителей, и, надеюсь, мои ученики влюблены в меня.
Они учили не только профессии, но и как себя вести в той или иной ситуации, как ходить, как вести себя за столом, какие вести дискуссии. Это была настоящая школа жизни. Ты в этой школе растешь и даже не чувствуешь иногда, насколько ты подрос, и только через некоторое время понимаешь, что ты приблизился к уровню своих учителей. Способ воспитания в настолько трудной профессии, как хирургия, может быть только таким.
Если шеф хирургической клиники интеллигентнейший, милый человек, воспитанный, увлекающийся музыкой, но плохой хирург, его не будет уважать даже ординатор. Если он пьяница, бабник, дебошир, матерщинник, но блестящий хирург – его все будут обожать. За профессиональный уровень прощается все остальное.
Но если он интеллигентный человек и блестящий хирург – это идеальное сочетание, только встречается оно редко. Хирурги – публика специфическая, особый вид деятельности отражается на порядке принятия ими решений.
Хирург отвечает за свои действия, за жизнь пациента и за действия своих ассистентов. Это накладывает, безусловно, отпечаток на его поведенческие реакции, на характер. Не всегда это приятные люди.
Я считаю, что мне повезло, что я попал в школу Онкоцентра. Я там учился и будучи ординатором, и будучи генеральным директором. Учился у коллектива в процессе работы. Дискуссии всегда были открытые, честные; все, что мы считали нужным, мы говорили в лицо. Была рабочая обстановка, чувства безысходности не было, люди шли на работу с удовольствием. Это лучшее учреждение страны до сих пор, аналогов нет.
– На первых операциях было страшно?
– Когда я попал первый раз в операционную, вообще в обморок упал, честно говоря. Всегда было страшно, просто страх разный. Поначалу просто цепенеешь. По мере накопления опыта, когда ты понимаешь, что выберешься из любой ситуации, это уже не страх, а мобилизация.
Это не привычка даже, а некая реакция на сложную техническую ситуацию, к которой ты, по сути, привык, и которая становится главным мотиватором выполнения сложных операций, потому что растешь на этом сам. Каждый раз, выполняя подобную операцию, ты понимаешь, что делаешь шаг вперед.
Как-то один из моих учителей сказал: «Миша, если ты пришел на работу и ничего нового не сделал, значит, ты напрасно пришел». Точно сказано. Каждая операция имеет свое лицо, она не повторяется, шаблонов нет. Всегда присутствует творчество.
– Как ориентироваться молодежи, которая приходит в медицину сегодня? Как пробиться начинающему хирургу?
– Судьба молодых зависит от того коллектива, куда они придут. Если уровень профессионализма и этический уровень высокий, молодой человек там будет расти и приживется, то все с ним будет нормально. Если коллектив безнравственный, непостоянный – судьба его будет печальной.
Безнравственный коллектив – это когда старшие плохо относятся к молодежи, никто не хочет учить, только гнобят, кошмарят. Молодежь нужно любить и создать условия, чтобы она влюбилась в человека, у которого пришла учиться.
Чтобы молодой человек был успешен, ему нужно показать профессию так, чтобы он влюбился в нее. Тогда будет нормальная преемственность этой школы. Если этого нет, то ничего не будет.
– А как молодым достичь мастерства?
– Копировать своих учителей, если они высокие профессионалы. С этим должно повезти. Молодой человек не понимает уровень своего учителя. Только проработав с ним двадцать лет, он поймет, никчемный или великий это человек.
источник